ВАМПИР

Эрик Юскади с бесшумной нечеловеческой грацией двигался по лондонским улицам. Он был голоден: в середине июня ночи до смешного коротки, а Эрик был очень привередлив в выборе жертв. Сейчас он ругал себя за это: семидневное голодание туманило разум. Три дня назад он выпил собаку - крупного крапчатого дога, пришедшего на мысленный призыв, - но это было не то. Конечно, глупо питаться собачьей кровью, когда вокруг столько людей, но Эрик не собирался пить что попало. Он совершенно не переносил кровь, насыщенную алкоголем или кокаином, с признаками сифилиса, гонореи, тропических болезней. Во времена Черной Смерти, когда во всей стране не нашлось бы и сотни человек, не носящих в крови чуму, он голодал до тех пор, пока жажда не пересиливала отвращение. А вот сильная лихорадка, жар и безумие, по мнению Эрика, придавали крови особенную притягательность. У несчастья тоже был приятный вкус, простой, чем-то напоминающий запах диких цветов. И этот вкус присутствовал в крови богатых так же часто, как и в крови бедных. Но богатые - это как сладкое, они требуют времени, сил, особых уловок, а бедного достаточно остановить на улице или зайти в лачужку, где пневмония или чахотка раскалили кровь. Только пить надо не из сонной артерии, а из бедренной или из запястий. Лучше из бедренной. А еще можно найти безумца, с его ароматом горького миндаля и желчи, подождать, пока буйный припадок вызовет розовую пену на потрескавшихся губах, увлечь туда, где ночь собрала самые черные тени и, коротким движением переломив шею, осушить, прокусив яремную вену.
Но сейчас было лето. Теплая сухая погода стояла уже две недели. Лондонцев оставил вечный насморк, к тому же обилие солнца и новолуние успокаивают даже обитателей сумасшедших домов. Богачи разъехались на курорты или в сельские поместья. Эрик, по понятным причинам, не принял ни одного приглашения. Конечно, он мог бы изыскать способы уехать из Лондона, но питаться в замкнутой общине, какую представляет английское поместье или излюбленный англичанами спокойный малолюдный курорт, где все всех знают - даже не авантюризм, а просто безумие. К тому же, когда тебя ежевечерне видят, пить кровь приходится чаще, чтобы бледная, как алебастр, кожа обрела хоть иллюзию жизни. Хотя нечеловеческие, похожие на голубой нефрит, глаза не изменить ничем.
Эрик поклялся, что выпьет первого же встречного. Как назло, в такое время - два часа пополуночи - одинокие прохожие, не источающие запаха алкоголя, не попадались, по центру города шатались только поглощенные собой загулявшие компании. Эрик бродил уже несколько часов, но - по-прежнему ничего. А через час рассветет. И надо еще успеть вернуться в убежище. 
Мимо пронеслась компания хохочущей молодежи. Кто-то крикнул:
- В парк, за папоротником!
Эрик ругнулся. Он забыл, что сегодня ночь накануне Иванова дня, когда любой здравомыслящий вампир избегает охотиться. Но он был слишком голоден, чтобы вернуться домой. Если уснуть с этим сосущим огнем в костях, сны будут ужасны...
Свою жертву Эрик встретил, когда небо уже утратило прозрачную темную глубину. Вампир торопился, потеряв всякую осторожность, иначе он никогда не подошел бы к этому мужчине, стоящему на мирном кладбище перед могилой с памятником из черного мрамора. Мужчина был высок, с благородной осанкой, породистым горбатым носом, и пах эвкалиптом, анисом и мятой - чистый, беспримесный запах трав. Юскади подошел к нему, очарованному и неподвижному, нежно расстегнул запонку на горле, наклонил голову и припал к шее, прокусывая вену. Он жадно глотнул три или четыре раза, а потом рот обожгло, словно он пил не кровь, а чистый огонь. Эрик вскрикнул и отпрянул. Сильная рука придержала его за плечо, другая нежно провела по лицу, волосам. Ранки на горле мужчины затянулись мгновенно, в темных глазах полыхала улыбка. 
- Бедный мальчик, - шепнул он. 
Незнакомец, крепко держа Эрика за плечи, наклонился, поцеловал вампира в шею, а потом укусил. Его клыки были так остры, что Эрик не почувствовал боли. Вампир даже не вздрогнул - не успел. Перед его глазами завис огромный нетопырь, что-то рассмеялось - и нетопырь умчался, а вампир упал, сначала на колени, потом на бок. Он лежал, скорчившись, сотрясаемый конвульсиями, с пламенем в желудке, полыхающим ртом и горящими легкими. Высокая трава была в росе, небо светлело, бледный восток стал обретать краски. Очередной спазм заставил вампира вытянуться на траве, раскинув руки, на тонком лице читалась мука - кощунственный вариант распятия. Эрик Юскади не мог управлять своим телом и с ужасом ждал восхода. Он был старый вампир, но не настолько, чтобы не бояться солнца.
Восток окрасился алым и розовым. Оглушительно пели птицы. Каждую мышцу тела Эрика била дрожь, и каждую - на свой лад. Он стиснул зубы так, что начала крошиться эмаль, и поклялся себе, что не закричит, когда его тело вспыхнет. 
Первые лучи упали на лицо вампира. Он посмотрел на низкое алое солнце, зажмурился от света и глубоко вздохнул. Что-то трепыхнулось в груди раз, другой - и ровно пошло, как внезапно ожившие старинные часы - забилось сердце. Солнечный свет ласково гладил Эрика, он слышал шум бегущей крови, стук пульса в висках. Боль в груди и в животе исчезла вместе с голодом и жаждой. Мышцы расслабились. 
Через некоторое время ошеломленный Эрик поднялся. Как смог, отчистил перепачканную землей и травой одежду, снял безнадежно испорченный плащ, повесил на оградку и пошел к выходу с кладбища. 
Он долго бродил по улицам, слишком ошарашенный и усталый, чтобы вернуться домой. Но в конце концов Эрик стал засыпать на ходу. И еще ему хотелось пить, но не крови. Он зашел в ресторанчик, спросил красного вина. Ресторан оказался итальянский: ему принесли “сангре кристи”. Эрик усмехнулся названию, и впервые за триста семьдесят два года отпил вина. Оно было великолепно.
В полдень он добрался до дома - не до одного из девяти убежищ, где стоял его гроб, а того, где он держал документы, деньги, одежду. Там же жил молчаливый, вышколенный, содержащий в безупречном порядке немалый гардероб вампира и ничему не удивляющийся слуга-китаец. Он служил Эрику Юскади уже пять лет, и вампир часто с сожалением думал о том, что едва только человек станет служить как должно - и уже пора искать нового. Самый глупый слуга удивится тому, что его хозяин, такой юный, почти мальчик, совершенно не меняется с течением времени, а выдавать кому-либо из живых свои тайны Эрик считал слишком опасным.
Лю не удивился неурочному появлению господина. Эрик отпер дверь своим ключом и был приятно удивлен тем, что китаец не спит. Вампир велел слуге перестелить кровать в большой спальне, взял в кабинете “Поминки по Финнегану”, чтобы почитать, привыкая к постели, где он не спал ни часа, хотя и проводил с книгой длинные зимние ночи. 
Однако Эрик уснул сразу и спал до утра следующего дня. Проснувшись, послал слугу за галлоном томатного сока и принял ванну. Пузырьки пены вспыхивали в луче солнечного света радугами, солнечные зайчики метались по синей кафельной стене. 
Эрик оделся, вышел на балкон и поднял лицо к солнцу, закрыв глаза и впитывая свет всем существом. Но Лондон, даже в зените лета - не лучшее место для принятия солнечных ванн, и вечером Эрик Юскади уехал в Грецию. Он так торопился, что полетел самолетом, хотя регулярные пассажирские рейсы от Лондона до Рима были новинкой. Из Таранто Эрик отплыл на Корфу. Он снял виллу в самой глухой части острова и с рассвета до заката лежал на пряже, изредка окунаясь в теплую синюю воду. Вечерами в деревенском кабачке он пил молодое вино и слушал истории про вампиров, вурдалаков и прочую нечисть. 
Слуги считали, что молодой англичанин лечится солнцем от неизвестной болезни. Отчасти это было так: тело вампира требовало солнца, как розы в его саду - воды.
Как-то вечером, наскучив одиночеством, Эрик принял приглашение леди Джоанны Хоуп - чопорной английской дамы, вокруг которой, подобно облачку мошкары вокруг лампочки, клубилась вся английская община острова. Он веселился, читая намерения и желания гостей, определяя любовные связи - и давно сложившиеся, и те, которые только зарождались, прикидывая, кого из молодых девушек было бы легче всего “осушить”, но не испытывая голода - странное состояние для того, кто взял за правило раз в год, в день своего вампирского рождения, выпивать влюбленную в него молоденькую девушку, почти ребенка, из аристократической семьи. У этой традиции были причины, хотя Эрик и старался не вспоминать о них.
Эрик играл, зачаровывая гостей группами и по одному. Он обходил дом, расстраивая то разговор, то партию в бридж, то тайное свидание в саду. В конце концов, ему надоело и он уже собрался откланяться - визги джаза действовали на нервы - но тут его остановил чей-то неподвижный взгляд. Вампир повернул голову и в первый миг подумал о черном леопарде, но тут же назвал себя перебравшим солнца безумцем: на него смотрела гибкая черноволосая девушка в бледно-зеленом платье. Эрик огляделся, отыскивая леди Хоуп, чтобы она представила его, вспомнил, что современные нравы достаточно свободны в этом отношении, и подошел к незнакомке.
- Позвольте вам представиться, - вкрадчиво сказал он. - Эрик Ксавьер де ла Кадена-Юскади.
Девушка протянула руку, к которой Эрик тут же прикоснулся губами, отчего у него вдруг бешено скакнуло сердце, и сказала:
- Беатриче Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой. 
От ее темного и глубокого, как озеро в пещере под водопадом, голоса у него по спине пробежал холодок. Она отдаленно напоминала вампира, но не была им, в этом Эрик Юскади мог бы поклясться. Он попробовал надавить на ее сознание, попробовать на вкус мысли - и не смог. Безмятежность, теплая темнота с цветными сполохами. 
- Не делайте так больше, - спокойно сказала девушка. 
- Не буду, - сказал Эрик. Под тонким ледком равнодушия в нем колыхнулись страх - и интерес.
Они вышли в сад. 
- Соловей над кипарисом и над озером луна... - сказала Беатриче. Эрик не узнал ни стихотворения, ни автора.
- Откуда вы? - спросил вампир. - Вы не англичанка.
- Вы тоже. У вас норвежское имя и испано-баскская фамилия - почти американская смесь.
- Я испанец. Хотя не был дома очень давно - жил в Лондоне. Просто у моего отца баскские корни, а бабушка была помешана на норманнах. 
- А я из Монтерея, - ответила Беатриче на испанском. - Калифорния.
- Приятно слышать родной язык, хотя признаться, я почти забыл его.
Правда была в том, что испанский язык Эрика, не обновлявшийся с середины шестнадцатого века, был настолько архаичен, что он не решался на нем говорить.
- А я стараюсь не упускать возможности попрактиковаться. Даже хотела ради этого поехать в Ибицу, но отец отговорил. 
- Странно, что молодая девушка в нынешние времена слушает отца.
- Добавьте: финансово независимая девушка. И тем не менее. Я уважаю его и очень люблю. 
- А он не беспокоится, отпуская вас одну на Корфу? Или вы с подругой?
- Терпеть не могу путешествовать с кем-то, - покачала головой Беатриче. - А отец беспокоится, но понимает, что его страхи мало соотносятся с реальностью, поэтому не стоит, потворствуя им, ограничивать мою свободу. И я поступаю так же. 
Эрик подумал о том, как она привлекательна для вампира - одинокая девушка, отдыхающая без подруги в достаточно экзотическом месте... А потом присмотрелся к ее колье - сложная ажурная конструкция, похожая на высокий кружевной воротник, мягко опускающийся на ключицы. Бусины горного хрусталя, белые нефритовые пластинки с вырезанным узором, обсидиановые подвески - на серебряной проволоке. Широкие браслеты на обеих запястьях - манжеты, а не браслеты - были того же стиля. Ни один вампир, вернее, ни один из нынешних вампиров, не выдержит такого количества серебра. Да и как кусаться через проволочное заграждение?
- Вы похожи на златоглазку. Знаете таких?
- Да, и люблю. Красивее них только бабочки. 
- Златоглазки мне как-то ближе. Такие нежные, изысканные, скромные.
- Это комплимент?
- Пожалуй.
Эрик дотронулся до руки Беатриче, стараясь не коснуться серебра. Ее пальцы были прохладны и спокойны. 
- Вы в первый раз на Корфу? - спросил вампир.
- Нет. Я бываю здесь каждое лето, с тех пор как папа переехал в Англию. А вы?
- Впервые. 
- А почему вы не поехали в Испанию?
Эрик пожал плечами и не ответил. Беатриче мягко отняла руку. Серебряный браслет мазнул вампира по запястью. Эрик сжался в ожидании ожога, но серебро холодило кожу - и только. Он улыбнулся. Беатриче видела эту улыбку - минимальный мгновенный промельк на неподвижном лице, - но ничего не сказала, только спросила: 
- Чем вы занимаетесь в Лондоне?
- Просто живу. 
- Единственное достойное занятие, - серьезно заметила девушка. - Смотрите, луна почти села за деревья. До свиданья. Мне пора.
- Я могу вас сопровождать?
- Нет, сеньор Юскади. 
- Но мы еще встретимся?
Беатриче улыбнулась и промолчала.
- Вы - единственный интересный собеседник, которого я встретил на Корфу. 
- Вы очень привередливы. Или не очень внимательны.
- Скорее, первое. Так мы встретимся? Мне бы очень хотелось.
- Сеньор Юскади, перестаньте.
Эрик Ксавьер де ла Кадена-Юскади почувствовал себя неловко. 
- Извините, донья Беатриче. 
Он проводил девушку к ее машине - за руль Беатриче села сама - и вернулся в дом.
Эрик узнал у миссис Хоуп, где живет мисс Регис, и подстерег ее следующим вечером, когда она возвращалась с пляжа. Серебристо-серый в золотистых сумерках, вампир облачком тумана отделился от перекрученного ствола старой оливы и некоторое время шел в десяти шагах сзади, уверенный, что она его не замечает. Сегодня на ней не было серебра. Босые ноги мягко ступали по пушистой дорожной пыли, льняная желтая юбка просвечивала на солнце, черная шифоновая блузка без рукавов льнула к влажному после купания телу. Ее запах - льна, шелка, морской соли, солнца и торжествующей наготы под тонкой одеждой - кружил ему голову.
Эрик держал в руках букет из двадцати пяти белых роз. Беатриче оглянулась за мгновение до того, как он ее окликнул. Вышивка не скрывала того, что у нее под блузкой ничего не было, но девушку это не смущало, а вот Эрику пришлось заставить себя смотреть ей в глаза - темно-синие, почти черные, с длинными изогнутыми ресницами. 
- Извините, мисс Регис, что я без приглашения, - сказал вампир и протянул розы. 
Беатриче взяла букет и погладила шелковистые лепестки. 
- Спасибо, мистер Юскади.
- Эрик.
- Эрик.
Некоторое время Эрик молчал, не зная, что сказать. Потом произнес:
- Я еще раз прошу прощения. Это не в моем обычае - действовать так стремительно и настойчиво.
- Я знаю.
И Эрик поверил в то, что она действительно знала. 
- Вы не согласитесь куда-нибудь прогуляться со мной?
- Куда?
- На ваше усмотрение.
- Хорошо. Подождите меня в саду. 
Эрик Юскади сидел на скамейке под навесом из мускатного винограда. “Изабелла” пахла сладостью. Вампир попытался думать, но все забивали чувства - радость, желание, изумление, страх. Эрик сорвал идеально круглую, черную с синим налетом ягоду, повертел в пальцах, поднес к губам. До сих пор он не мог есть твердой пищи, но виноград... плотная шкурка и косточки полетели в траву. Эрик закрыл глаза, впитывая вкус.
Они поехали в город. Беатриче сидела за рулем кобальтово-синей американской машины. Ее черные волосы и бледная паутинчатая шевелюра Эрика развевались на встречном ветру. Беатриче оделась в белое: длинная шелковая юбка, ажурный джемпер из шелковой тесьмы, украшения из молочного нефрита, волосы повязаны муаровым шарфом, на ногах сандалии из белой кожи. Эрик был в светло-сером: спортивные брюки и рубашка, вышитый шелком замшевый жилет, легкие итальянские туфли. Прекрасная пара.
Они встречались часто. Не каждый день, но все же часто. Друзья? Эрик не знал. Как вампир, он не имел пола, хотя сны ему в последнее время снились странные. 
В октябре Беатриче уехала в Англию. Выждав неделю для приличия, Эрик последовал за ней. Все его существо тосковало по Беатриче, и он ничего не мог поделать...
В Лондоне Эрик занялся переездом. Его нынешний дом был известен лондонским вампирам, а с ними у Эрика не было желания встречаться. Он был самый старый вампир Европы, но мастером Лондона был не он. Эрик был слишком потрясен Большим Пожаром, в котором сгорел его мастер и едва не погиб он сам, чтобы осознать собственную силу. А его собрат Груммар, сотворенный тем же вампиром из удачливого вивисектора, не пострадавший при пожаре и гораздо менее зависимый от мастера, принялся создавать собственных птенцов. Большинство их погибало, прожив вампирами лет тридцать-сорок, но это не имело большого значения: кое-кто все же остался. И Груммар, и его птенцы ненавидели Эрика, но и боялись: Юскади было вполне по силам бороться с вивисектором за власть и победить, даром что каждый новый птенец усиливает мастера. Эрик не разочаровывал подобных ожиданий Груммара и постоянно держал того в напряжении, хотя творить птенцов не собирался. Со пятьдесят лет душой и телом подчиненный мастеру лондонских вампиров - трактирному певцу, находивший опору только в своем происхождении, в благородстве крови и манер, в надменной и высокомерной сдержанности, отказавшийся от самого себя, чтобы не сойти с ума от унижения, Эрик не ни для кого хотел подобной судьбы.
Подходящий дом нашелся в Патни: сменяющиеся каждые десять лет адвокаты Юскади привыкли держать в уме несколько жилищ во вкусе своего капризного клиента. Лю проявил неоцененные до сих пор достоинства: вещи были перевезены в течение дня, а на следующий Эрик не заметил в доме никаких следов переезда. 
Хотя в доме было целых две телефонных линии, а лондонский телефон Беатриче Эрик знал, звонить ей он не стал, а послал письмо со своим новым адресом и номером телефона. Письмо получилось суховатым, но писать иначе Эрик не решился. Беатриче сбивала с толку, с ней невозможно было действовать по привычному плану, который неизбежно приводил Эрика в девичьи спальни. Фальшь она чуяла за милю. 
Прошла неделя. Беатриче не отвечала. Эрик не мог найти себе места, почти не спал и боролся с желанием без предупреждения приехать к ней домой. Останавливало его только то, что в Лондоне девушка жила с отцом.
Весь день Эрик бродил под дождем. Осенний парк догорал. Золотые и алые листья, светясь, покрывали темную землю. Пахло скорой зимой, прелью и дождем. Серенький туманный день, на взгляд Эрик, был прекрасен. Как и любой другой день. Юскади и не подозревал, что в вампирском бытии так тосковал по ярким краскам дня.
Домой вампир вернулся в сумерках. Лю принял промокший шотландский плащ с капюшоном, принес в кабинет чашку чая и вечерние газеты, бесшумно ушел вниз. 
Беатриче возникла в дверях кабинета без предупреждения. Встала, прислонившись к косяку, почти сливаясь с тьмой. Греческая лилия, нежный дурманящий цветок, исчезла. И Эрик не мог понять, что же сменило ее. Ведьма? Дикий зверь?
Эрик вгляделся в Беатриче, словно увидел ее впервые: черная кожа брюк блестит, как вода, шерстяной свитер с высоким воротом облегает гибкую фигурку, как перчатка, откровенно обрисовывая грудь, тяжелый пояс из подошвенной кожи в узоре из стальных клепок, на цыганский манер, подчеркивает талию, а высокие ботинки до колен на толстой подошве - тонкость лодыжек. Черные волосы волнами стекают по хрупким плечам, запах - смесь жасмина и металла. Девушка положила руки на плечи вампира, заглянула в изменившиеся глаза. Что-то увидела в них, улыбнулась. Эрик поцеловал ей руку - это было нечто большее, чем простая галантность. 
- А феминистки считают, что целовать руку унизительно. Забавно... - почти без эмоций произнесла она.
- Да. 
Эрик усадил ее на диван, вышел, чтобы приказать Лю принести еще чаю. Когда он вернулся, девушка лежала, закрыв глаза и закинув руку за голову. Ее дыхание было медленным и неглубоким, и Эрик не стал включать верхний свет, чувствуя, что она дремлет. Он сел на пол рядом с диваном бесшумно, как кот, но Беатриче открыла глаза.
- Устала? - тихо спросил Эрик.
- Да, - так же тихо отозвалась она. - Пароход из Сантандера в Ливерпуль пришел рано утром, потом поезд. 
- Если бы я знал, что ты поедешь в Испанию, я поехал бы с тобой. Я очень давно не был там. Бургос, Памплора?
- Нет. Калаора и окрестные замки. В том числе замок Кадена - то, что от него осталось. Как давно ты не был на родине, Эрик?
- Я уехал оттуда, когда мне было девять, - сказал Эрик, и подумал, что это не ответ.
Но Беатриче не спросила, сколько лет ему сейчас. 
- Там хорошо. Все серебряное от олив. И табуны крапчатых лошадей.
- Я скучал по тебе.
- Я чувствовала. Если бы не ты, я не вернулась бы в Лондон до Рождества - не люблю английскую осень.
Эрик взял руку девушки в свои, поднес к губам. Ее кисть шевельнулась пойманной птицей, высвободилась, коснулась его волос, легла на плечо. 
- Завтра или послезавтра я поеду в Сорн. 
- Не уезжай.
- Все равно мне пока негде жить в Лондоне. С отцом я больше жить не хочу - у него приемная и кабинет там же, где квартира, от пациентов нет спасенья. Гостиниц я терпеть не могу. Отец нашел мне квартиру, как я и просила, но ее закончат отделывать только через две недели.
- Живи у меня. Я прикажу Лю подготовить комнаты для гостей.
- Эрик, стоит ли эпатировать столь респектабельный квартал?
- Мне все равно, ты знаешь.
- Да. Но я не хочу тебе мешать. 
- Ты не помешаешь.
- Не спорь, Эрик. 
- Я не в силах расстаться с тобой еще на две недели. 
- Я была в Испании всего пять дней. 
Эрик не ответил. 
- Твой слуга еще не ушел?
- Нет.
- Вели ему сделать кофе. Или очень крепкого черного чаю. Иначе я усну.
Эрик вышел, чтобы распорядиться. Вернувшись, он спросил:
- Лю спрашивает, можно ли поставить твой мотоцикл в гараж - дождь начинается. 
- Конечно. 
- Он говорит, что никогда не видел ничего подобного.
- А ты? Ты ведь успел выйти и посмотреть.
- Я удивлен, как ты ездишь на подобном монстре.
- Быстро и с наслаждением. А еще без шлема. По хорошей дороге он может давать до ста пятидесяти миль в час, представляешь?
- Нет. В свое время, лет пятнадцать назад, я ездил мотоцикле с другом. Пять лошадиных сил. Удовольствие было потрясающее.
Беатриче лукаво улыбнулась.
- У моего красавца в моторе живет табун побольше - пятьдесят лошадей. Его собирали для меня по личному заказу.
- Не думал, что техника так скакнула вперед.
- Ну как же. Пассажирская авиация, массовый кинематограф, открытия Рентгена и Кюри, телефоны, полная электрификация Европы и Америки...
- Мировая война... Но твой мотоцикл великолепен. Как и ты.
- Я лучше.
Эрик рассмеялся, не разжимая губ. Рассмеялась и Беатриче, вспорхнула с дивана, закружилась вокруг вампира:

...Ночи плащ, луной заплатан, вскользь струится по халату,
с сада мрак взимает плату скорбной тишиной -

в нетерпении, в смятеньи меж деревьев бродят тени,
и увенчано растенье бабочкой ночной...

- Чье это?
- Абу-т-Тайиб аль-Мутаннаби. 
Эрик удержал ее, обнял крепко, не выпуская, и в то же время нежно, как птицу. Глаза Беатриче так мерцали в слабом свете уличного фонаря, что Юскади наклонился и поцеловал ее в приоткрытые губы. Она отозвалась теплом, и трепетом, и странной распахнутостью души. Поцелуй был короток, но хорош. Он разбудил в Эрике что-то давно забытое, но по-прежнему живое. Они не целовались на Корфу, почти не прикасались друг к другу. Что случилось за несколько дней?
Беатриче выпила кофе и вскоре ушла. Ее отъезд, ее новый адрес - все это осталось без ответа - Эрик просто забыл, а вспомнил, только ложась спать. Он был слишком захвачен переживаниями. 
Поутру он размышлял, не рассердится ли Беатриче, если он разыщет ее через отца или поедет вслед за ней в Шотландию. В утренних газетах писали сущую ерунду, моросил мерзейший промозглый дождь. Эрик пожалел, что в квартире нет камина - не ради тепла, а ради уюта. Просмотрел репертуар театров - ничего интересного. Конечно, Беатриче позвонит, как только вернется, но надо же чем-то себя занять до тех пор. 
После короткого раздумья Эрик послал Лю купить последнее издание справочника Медицинской ассоциации Лондона и расписание поездов. 
Вскоре после ухода слуги у дома остановилась машина. Эрик отметил для себя, что она много тише большинства автомобилей. Хлопнула дверца, и прежде, чем раздался звонок, Эрик слетел по лестнице к двери, зная, что это Беатриче. 
Она не удивилась тому, что он открыл еще до того, как она поднялась на крыльцо. Они без слов обнялись в прихожей, теплые ладони девушки легли на грудь Эрика, ловя бешеное биение сердца сквозь просвечивающий батист рубашки, тонкая рука вампира коснулась ее на затылка. Они поцеловались, и Эрик изо всех сил старался смирять напор - нежностью, чувствуя сладость ее слюны, гладкость зубов, все время помня о том, что ее горячий ищущий язычок вот-вот наткнется на его клыки. Однако когда волна жара прокатилась от затылка до поясницы, Эрик забыл об осторожности и поплыл...
Беатриче отстранилась и стерла кровь с нижней губы. Эрик не кусал ее, просто она поранилась об острые клыки. Он мысленно застонал, но она сказала: 
- Попробуй на вкус.
Кончиком языка он коснулся ранки. Теплая кровь обожгла его, как горячее пряное вино. Эрик нежно поцеловал чуть припухшую губу и шепнул:
- Прости, моя радость. 
До сих пор он боялся, что вкус чьей-либо крови снова вызовет жажду, но, видимо, он изменился бесповоротно. Солоновато-сладкая кровь Беатриче обжигала - и все. 
Беатриче отстранилась, встряхнула головой, рассыпая волосы по плечам, расстегнула замшевую куртку и верхнюю пуговку на блузке. 
- У тебя найдется стакан воды с лимоном?
Он кивнул. Они пошли на кухню, где Эрик едва ли бывал больше трех раз. Он выжал пол-лимона в хрустальный бокал, налил воды из графина и протянул Беатриче. Она избегала смотреть ему в глаза, но Эрик чувствовал, что она не сердится и не смущена, просто заставляет себя успокоиться. Пила она не спеша, маленькими глотками. Эрик хотел положить руку Беатриче на плечо, но она отодвинулась.
- Почему?
Ее взгляд сказал: “Не задавай глупых вопросов”.
Когда Беатриче поставила пустой бокал на чисто выскобленный стол, она была так же спокойна, как и в их первую встречу. Хлопнула дверь черного хода - вернулся Лю. Со справочником и расписанием в руках Эрик поднялся в гостиную. 
- Твой дом - слепок с тебя: изысканный и чуть старомодный, - сказала Беатриче.
- Я велел Лю собрать мои вещи в дорогу. 
Беатриче с некоторым удивлением глянула на Эрика и сказала:
- Сонр - скучное шотландское местечко, а я еду даже не туда, а в поместье - восемь миль от любого жилья. Там только и интересного, что озеро да библиотека.
- Ты не хочешь, чтобы я ехал?
- Не знаю. 
Монстра, подобного машине мисс Регис, Эрик в жизни не видел. Черный с металлическим отливом, с решеткой из дюймовых труб перед радиатором, утопленными в корпус фарами, необычно высокими колесами и приподнятым кузовом, выпуклым передним стеклом и очень широкими - не менее восьми дюймов - шинами, тяжелый и мощный, автомобиль был похож на стегозавра. На решетке радиатора Эрик разглядел незнакомую эмблему: трилистник из красных ромбов.
- Это вездеход, “лендровер”, - сказала Беатриче, одновременно показывая Лю, куда положить чемоданы. - Садись. 
Через затемненные стекла внутренность машины была не видна. Беатриче села за руль и открыла пассажирскую дверь. Эрик грациозно опустился на мягкое кожаное сиденье, захлопнул дверь. В автомобиле пахло фиалками, которые почти перешибали слабый запах бензина, салон был отделан серебристой кожей. Щетки заметались, стирая с переднего стекла капли дождя. Беатриче гибко перегнулась через Эрика, вытянула из стенки и застегнула ремень безопасности - широкую ленту, не грубо, но прочно прижавшую его к креслу. Потом пристегнулась сама - и машина рванула с места так, что завизжали шины.
Они поехали через Шрусбери и Престон. Сумерки настигли их за Карлайлом, и они остановились на ночлег в деревушке со странным названием Полые Холмы. Маленькая гостиница “Кречет” была на удивление чистенькой и уютной. 
- Я всегда останавливаюсь здесь, когда еду в Шотландию. Напоминает о Мерлине, - сказала Беатриче, обведя рукой затянутые густым туманом окрестности. 
- Говорят, он был родом из Уэльса, а не из Шотландии.
- Да. Ты веришь, что он был сыном демона?
- Нет. Люди называют демонами всех мало-мальски отличающихся от них. 
- О, да. Я думаю, он был ребенком смертной от эльфа.
- Ты же не имеешь в виду этот викторианский бред с зелеными крылатыми человечками, которые охотятся на мышей и ездят на стрекозах?
- Я имею в виду сидов - обитателей полых холмов, Старшую Кровь, настоящих эльфов.
И Беатриче, повернувшись на каблуках, ушла в свою комнату. 
Позже Эрик постучался к ней, но Беатриче не отозвалась. 
Это не было ни ссорой, ни даже размолвкой. Просто Беатриче была такая - самодостаточная. Что с того, что Эрик хотел поцеловать ее на ночь?
Он долго не мог уснуть: близилось будоражащее полнолуние, да и странность поездки - то, как быстро Беатриче решила, что им лучше ехать вместе, то, как быстро он с этим согласился, мощный комфортабельный автомобиль, обгонявший все попутные машины, - волновала. Эрик и раньше замечал в себе чрезмерную эмоциональность, которой не было до ночи накануне Иванова дня, но которая - он помнил - была присуща ему до превращения в вампиры. Он снова становился человеком?
Эрик лежал в постели с книгой, но не читал. Где-то далеко на севере выли волки. На первом этаже с переливами храпел хозяин. Кухарке снился кошмар, и она вскрикивала, ворочаясь с боку на бок. Остывая, пощелкивали кирпичи камина. Сипуха поймала в поле задушенно пискнувшую мышь. 
Он закрыл книгу, погасил свет и стал вспоминать, как Беатриче управляла автомобилем. Сегодня днем он впитывал это со всем вниманием вампира, и теперь был почти уверен, что, если понадобится, вполне успешно поведет машину и сам. 
Они ехали на север, время от времени меняясь за рулем: в городах машину вела Беатриче, на длинных пустых перегонах - Эрик. 
Рядом с домом действительно было заросшее камышами озеро. Аистов на нем не было, зато на нем зимовали тундровые лебеди. Место было глухое и сумрачное: заброшенное поместье, кое-как поддерживаемый в порядке диковатым конюхом Биллом Карлайлом и его старообразной дочкой Кэти, заросший сад с обвалившейся оградой, а вокруг - лес. Но каменный дом стоял у самой воды, и, если не было тумана, по озеру, словно по старинному серебряному зеркалу, с тихим плеском скользили прекрасные перламутрово-белые птицы. На противоположном берегу высилась почти скрытая елями башня из дикого камня с неприятным названием Танскин-Шрайн - Обитель Оборотня. В ней селились совы - семья красивых бело-коричневых птиц. В окрестных лесах Эрик чувствовал присутствие оленей, кабанов, волков и лис. 
Для жизни был пригоден только второй этаж: четыре спальни, гостиная, столовая, библиотека и лаборатория, зато эти восемь комнат содержались в отменном состоянии. Вообще дом был оборудован на американский лад: отопительный котел в подвале, горячая и холодная вода, проведенное электричество. 
Пока Беатриче распоряжалась слугами, Эрик отправился на прогулку. Солнце садилось за горы. Озеро из серебряного стало бронзовым. Темный лес горько пах опавшими листьями. 
“Унылая пора, очей очарованье”, - подумал Эрик. Он знал множество языков, тем хобби, которое помогало вампиру коротать века между охотами, была литература. За четыре столетия он собрал библиотеку, равной которой не было не только в Англии, но и в Европе. Часть ее находилась в Лондоне, но почти сорок тысяч книг Эрик хранил в Оксфорде. Не менять место жительства дольше десяти лет было неосторожно, но в Оксфорде вампир не жил, к тому же переезд опасен для инкунабул и рукописных книг. Эрик Юскади был очень богат, и по крайней мере половину состояния тратил на книги, обогащая европейских и американских букинистов. 
Одним из поразительных свойств Беатриче было знание множества талантливейших авторов, неизвестных Эрику. Испанец бывал надменен и высокомерен, но учился новому с интересом, больше похожим на жадность. Основа существования вампиров - страсть к жизни, и, как ни переменился Эрик, это качество оставалось в нем неизменным.
Старая башня, на взгляд вампира, была неприятна. Что-то нехорошее происходило в ней в давние времена: то ли сатанинские обряды, то ли дознания английской инквизиции. Впрочем, по мнению Эрика, особой разницы тут не было. От словно оплывших стен, заросших мхом и плющом, а кое-где и молодыми деревьями, рвущимися вверх из щелей, тянуло старой кровью и злом.

Когда Эрик вернулся в дом, Беатриче была занята в лаборатории. Чувствовалось, что она никого не хочет видеть, и Эрик пошел в библиотеку. Набор книг его слегка удивил: трактаты по медицине, демонологии, суевериям, травознатству, целительству. Две трети полок занимали книги, написанные на языках, которых Эрик не знал, хотя алфавит в основе был латинским, а Эрик полагал, что более-менее знает все европейские языки.

В углу, под фиолетовым от старости, а когда-то черным плащом Эрик нашел несколько предметов, поразивших его до глубины души.

В нише на бронзовых колышках висели легкий тридцатидюймовый меч в заплечных ножнах, крепкая семифутовая цепь с гирькой на конце и длинная, но не стесняющая движений куртка из крепкой черной кожи, высокий воротник и манжеты которой были густо усажены шипами. И меч, и цепь с гирькой, и шипы на куртке были серебряными, и хотя серебро перестало вредить вампиру, он не прикоснулся ни к чему. Он знал, что меч не обнажали несколько десятков лет, что тот, кто последним надевал куртку, давно истлел в могиле, но когда эти вещи были не памятью, а обиходом, с их помощью профессионально убивали таких, каким он был всего полгода назад.

В соседней спальне, за стеной, Беатриче сидела в лотосе. Перед ней на столике горела свеча. Эрик ощущал девушку как до краев наполненный огнем сосуд. Это было странно, но Беатриче Регис вообще была странным человеком. Как и сам Эрик.

Свеча за стеной погасла. Беатриче легла, но - сосуд огня - не спала. В коридор не пробивалось не лучика света. Эрик легонько стукнул в дверь кончиками пальцев. Беатриче тихо сказала:

- Входи.

В первый миг Эрик удивился, тому, что она не светится, так сильно было ощущение огня. Девушка лежала на неразобранной постели под несколькими слоями тончайшего сумеречного шелка, окутывавшего ее от шеи до щиколоток. Прозрачные, как паутинка, черные чулки туго обтягивали тонкие лодыжки.

Эрик сел в изножье кровати. Почти четыреста лет он заходил в девичьи спальни, только чтобы поиграть с жертвой, насытиться ее страхом, агонией и кровью. Страха, он знал, было больше: смерть от потери крови легка и безболезненна. Но сейчас он пришел за другим. Эрику не нужен был секс: хотя желание было велико, плоть вампира не отзывалась на него. Но тепло и ласка оставались важны.

Эрик вытянулся на постели справа от Беатриче и обнял ее. Распахнувшаяся белая рубашка - всегда белая - открыла рельефные ключицы и казавшуюся хрупкой шею. Беатриче медленно протянула руку, прикоснулась к нему, слегка сжала плечо - под рубашкой, кончиками пальцев коснулась алебастрово-белой безволосой груди. Быстро расстегнула пуговицы, выдернула золотую запонку, освобождая тонкое мускулистое запястье. Оглядела Эрика в почти полной темноте. Он приподнялся на руке, нависая над нею: легкий, гибкий, обманчиво юный, нечеловечески сильный.

- Если сейчас что-то начнется, то оно должно дойти до конца, - шепнула она, отводя легкую пепельную прядь, упавшую Эрику на глаза.

- Я не смогу, - ответил он.

- Тогда помоги мне...

Он и вправду не смог, но Беатриче - ее было вдоволь для обоих. Эрик впитывал ткань ее ощущений, и сам же ткал ее: руками, губами, языком. Беатриче отзывалась с такой мощью и непосредственностью, что Эрик не понимал, где он и что с ним. Ее оргазм взорвался в нем невообразимым выбросом энергии. Эрик почти потерял сознание.

Они уснули рядом, но перед рассветом Эрик проснулся в одиночестве. Он не заметил, когда Беатриче встала. Ее одежда лежала на полу легким ворохом, подобно сброшенным крыльям златоглазки. В окно заглядывала низкая луна. До полнолуния оставалась одна ночь.

Далеко-далеко в лесу закричал об смертной боли и ужаса олень, и его вопль перекрыл торжествующий рык огромного зверя.

До утра Эрик пролежал в постели без сна, с открытыми глазами. Беатриче не пришла, но позже, за завтраком (парное молоко для вампира и зеленый чай для девушки), она приветствовала его радостно и нежно. Он не спросил, куда она исчезала, да она бы и не ответила.

ВЕДЬМАК

Конюха в Лох-Сторк держали не напрасно. В конюшне стояли три великолепные лошади: мощный мышастый гунтер с неподходящим именем Рафаэль и пара чистокровных верховых. Эта кони обладала такими статями и родословной, что любая профессиональная конюшня взяла бы их с восторгом. Но вороной Келпи и караковый Баск никогда не выходили на беговую дорожку ипподрома. Однако и один, и другой были выносливы, быстры и брали шестифутовые барьеры, приземляясь на все четыре ноги - великое искусство, которому специально обучают лошадей для участия в дерби.

Местность вокруг Лох-Сторк была на диво глухой: леса, озера и скалы. Пока Беатриче бродила по лесу, собирая ноябрьские грибы, лишайники и травы, Эрик ездил верхом. Ему давно, лет сто, не приходилось этого делать, но такие навыки не утрачиваются. Попробовав всех трех коней, Эрик выбрал Келпи: Рафаэль был чересчур равнодушен, а Баск - нервен. Присмирить его Эрику не удалось, хотя Беатриче с этим справлялась. Возможно, Баск был ее конь и просто не терпел другого всадника.

Одной из самых больших радостей этого ноября для Эрик были возвращения в Лох-Сторк. Вечером, в сумерках или даже в полной темноте, когда только глаза вампира могли разглядеть прихотливые извивы старой еловой аллеи, Эрик видел сияющие окна лаборатории, библиотеки, гостиной, спален, и пускал коня галопом, торопясь туда, где тепло и отрадно, где ждут. Ему было плевать на хрустящий ледок, покрывавший лужи, но тепло сердца - без него Эрик уже не мог обойтись.

Часто во время своих прогулок Эрик натыкался на свежие следы кормежек хищников: остовы оленей и кабанов, дочиста обглоданные волками, но со следами слишком крупных для волка клыков на костях. И запах в таких местах стоял не только волчий, но и кошачий, смутно знакомый, и на мягкой влажной земле под вытянутыми следами волков Эрику удавалось разглядеть круглые отпечатки огромной кошки. В бытность свою вампиром Эрик узнал множество тайн ночи, но хищника, более крупного, чем сбежавший от самодура-хозяина тигр, он просто не мог себе представить. Разве что здесь охотился призрак. В призраков Эрик не то чтобы верил - он их видел и с ними общался, поскольку первые сто лет спал вместе со своим мастером в усыпальнице аббатства Святого Иоанна, где в лунные ночи от неупокоенных душ просто стон стоял. Впрочем, жизнь вампира научила Эрика тревожиться только о непосредственной опасности, а ближе чем на четыре мили к Лох-Сторку следы кошки не приближались. И Келпи никак на них не реагировал, а уж инстинкту коня Эрик умел доверять.

Беатриче занималась травами. Вытяжки, дистилляты, порошки - в Беркли, который она закончила с дипломом магистра английской литературы (предполагалось, что молодым женщинам с подобной специальностью дорога только в школьные учительницы, но у Эрика просто фантазии не хватало, чтобы представить себе Беатриче с волосами, собранными в узел на затылке, и с указкой в руках), этому не учат. Травознатство было наследством ее отца, который принимал пациентов в одном из самых дорогих районов Лондона. При всеобщей моде на патентованные лекарства Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой верил только собственным средствам и, судя по всему, доход они приносили немалый.

Эрику и Беатриче было хорошо. Без лишних слов, без пустых разговоров. Улыбки, прикосновения, долгие ночные ласки - этого было достаточно. Они жили “здесь” и “сейчас”, ограждаясь присказкой из старинной сказки: “Лейся, свет, впереди, тьма, стелись позади”.

Первое время Эрик, дождавшись, пока Беатриче уснет, возвращался к себе, потом перестал. Иногда она не отвечала на его стук, впрочем, это были не девичьи капризы, и Эрик стучался только для порядка: он знал, когда ее нет в доме, и не удивлялся: мало ли какие травы требуют, чтобы их собирали при полной луне. А уезжала Беатриче далеко: в радиусе мили Эрик чувствовал любое живое существо крупнее ежа.

Две недели превратились в три, потом в четыре. Наступил декабрь. Лес опустел и обесцветился, только омела ярко зеленела на фоне темных ветвей. По утрам закраины озера подергивались льдом, из низких туч все чаще сыпался снежок.

- Пора в Лондон, - сказал как-то Эрик. - Здесь хорошо, но я всю жизнь прожил в городе.

- Соскучился по толпе? - спросила Беатриче.

Эрик пожал плечами.

- Я тоже. Скоро. Дня через три.

- Три дня я потерплю, - серьезно сказал Эрик.

Рано утром, еще затемно, он поехал в Крианларих за какой-то мелочью. Здешние букинисты и ювелиры кое в чем могли дать фору своим лондонским коллегам, и Эрик не заметил, как пролетел день. Возвращался он поздно вечером. На душе было смутно, и он корил себя за то, что так увлекся. К предчувствиям Эрик относился очень серьезно. Он почти не удивился, увидев, что дом, против обыкновения, темен. Люди, кони, взбалмошный бобтейл конюха, кошка его дочери спали в наведенном трансе. Беатриче Эрик не чувствовал.

Кэти, дочь конюха, застыла в душной кухонной тьме с полуочищенной картофелиной в руках. С ножа свисала высохшая спираль шелухи. На желтоватой коже шеи темнели две маленькие ранки - след клыков. Старый след, не меньше двенадцати часов.

Эрик зарычал и взлетел по лестнице наверх. Темнота, тишина, след вторжения - не материальный, но явственный. На лабораторном столе - листок бумаги.

“Драгоценнейший мистер Юскади, как жаль, что вы так давно не посещали нас. За последние полгода в нашем кругу произошло немало нового. Вы, я слышал, обрели новые способности. Не поделитесь ли секретом: как? Конечно, никто из нас не любит выдавать тайны, но я и не прошу подарить их мне даром. В обмен я отдам вам вашу шлюшку. Кажется, на вкус она неплоха. И не пытайтесь искать меня. Я сам объявлюсь.

Эрик скомкал записку и бросил на пол. В доме побывало не меньше пяти вампиров. Эрик знал, что того, как дневной вампир, питавшийся кровью себе подобных, убил две трети вампиров Лондона, Груммар пустился создавать птенцов одного за другим, не слишком выбирая материал. Свежеиспеченных вампиров насчитывалось уже семеро, материалом служили, главным образом, те, по ком горючими слезами плакала каторга: два мелких воришки, танцорка из дешевого кафе-шантана, шулер, шлюха (первым, кого она выпила, был ее сутенер), тронувшийся после мировой войны капитан армейской разведки и русский эмигрант, при жизни неумеренно баловавшийся кокаином, а теперь питавшийся почти одними наркоманами. Благородный идальго бесконечно презирал этот сброд, а то, что Груммар смеет диктовать свои условия, приводило его в ярость.
Эрик с усилием заставил себя остыть. Усмирил дыхание. Выбросил из головы все мысли. И закружился по дому. Кружил он недолго: то, что скрывал старый плащ, притянуло к себе. 
Он взвесил в руке освобожденный из ножен меч, слабо светившийся во тьме. Сделал выпад, отступил. Он был дворянин и родился в 1538 году, когда шпага еще не до конца сменила меч и каждый мужчина благородной крови был обязан уметь фехтовать. Душа запела: Эрик был талантливейшим из молодых фехтовальщиков при дворе Филиппа II, став вампиром, он не забросил фехтования, предпочитая всем видам оружия эспадрон с двусторонней заточкой, а позже - саблю. 
Куртка была великовата: прежний владелец был повыше Эрика дюйма на три. Рукава доходили до середины кисти, но Эрик не стал их подворачивать, только туже затянул пояс. В левом кармане нашелся плетеный кожаный ремешок, до сих пор слабо пахнущий потом. Эрик убрал под него длинные пепельные волосы. Намотал на левый кулак цепь с гирькой. Проверил, легко ли выходит меч из заплечных ножен. 
Движение в зеркале его остановило. Там отразился юноша, почти мальчик, бледноволосый и темноглазый, с породистым носом, нежной кожей и недобрым оскалом.
- Вампиры не отражаются в зеркалах, - сказал ему Эрик. - Значит, ты - не вампир.
Башня Танскин-Шрайн, сосредоточие холода и тьмы, поглотившее огонек, притягивала к себе. Келпи тихо фыркнул, когда Эрик разбудил его. Быстро оседлав коня, Эрик поскакал вокруг озера - посолонь, хотя так было дольше.
Ругань, визг и шакалий скулеж раненого вампира Эрик уловил за полмили. Он спешился, велел Келпи ждать и не слышнее ночного облачка проскользнул к башне. Беатриче была там и, похоже, Груммар был уже сам не рад, что связался с ней. Наведенный транс на нее не действовал, и визжала она так, что звенели камни.
Эрик медленно вошел в недавно выбитую дверь и стал спускаться в подвал. Яростные вопли Беатриче заглохли: кто-то исхитрился заткнуть ей рот. Эрик уловил свежий запах крови - ее крови. От него горела кожа, но Эрик двигался все так же медленно. 
Дойдя до подземелья, он несколько мгновений постоял под закопченной аркой. Беатриче стояла у вкопанного в земляной пол столба, привязанная к нему за шею и талию, заведенные назад локти были туго стянуты врезавшимся в тело шнуром. Ее шея, запястья и щиколотки мерцали серебром и хрусталем: оказывается, памятный по Греции гарнитур состоял из пяти предметов. Пять вампиров стояли перед ней полукругом. Один, сутулый и рыжий, из парижских птенцов, баюкал сломанную руку с наскоро вправленными костями, а Груммар держался за ребра.
Под ногами девушки растекалась лужица крови. Кто-то из вампиров только что пнул ее в живот, вложив в удар всю свою силу. Эрик чувствовал, что ее сознание мерцает и гаснет.
Он ворвался в подземелье с обнаженным мечом в одной руке и серебряным кистенем - в другой.

Веселись в горниле боя,
Хохочи, не чуя боли.
Пока ты в земной юдоли,
Не найти тебе покоя.

Они не могли противостоять смерчу, полыхавшему серебром. Клинок входил в тела, как в масло. Серебро на куртке плавило ночь. Первый же взмах кистеня пробил рыжему череп, следующего вампира Эрик разрубил от ключицы до диафрагмы, еще одному отсек руку. Бывший шпион попытался улизнуть, но цепь обвила его шею и бросила на меч. Груммар, оцепенев, смотрел на мгновенную гибель своих птенцов, пока Эрик не отсек ему голову. Она покатилась к ногам Беатриче.
Эрик вынес девушку наружу, положил на землю, укрыл курткой, свистнул Келпи. Беатриче открыла светящиеся от боли глаза, шепнула:
- Танцуешь с молнией?
- Я сейчас, - сказал Эрик.
Он вернулся в башню. Вампир с отрубленной рукой попытался отползти. Не смог. Эрик отсек головы, сложил их в чей-то макинтош, вынес наружу и вывалил на берег. Рассвет их сожжет, а тела можно вынести позже.
Эрик усадил Беатриче на коня, вскочил в седло. Келпи шел быстро, но осторожно, фыркая от запаха крови, которая стекала по его шкуре.
Дома Эрик осторожно раздел Беатриче, теплой водой смыл кровь. Она продолжала течь, однако это походило бы на обычное женское кровотечение, если бы не черный узел боли, скрутившийся над лобковой костью.
- Я поеду за врачом.
- Нет. Зажги свечу. Слушай.
Глаза у нее запали, кожа стала прозрачной, губы побелели - сильная кровопотеря.
- Положи руку туда, где больше всего боли. Смотри на свечу и переливай туда солнечный свет. Растворяй боль. Заполни меня солнцем.
“Я не смогу”, - подумал Эрик. И возразил себе: “Сможешь”.
Он положил руку на живот Беатриче и стал смотреть на самую яркую часть пламени, не моргая. Когда веки опустились и огонь воспринимался, скорее, “третьим глазом”, из пальцев Эрика стало струиться солнечное тепло. Он направлял его туда, откуда в ладонь ударял самый сильный холод. Это продолжалось долго, свеча успела сгореть до половины, но Эрик не отступался, пока в теле Беатриче не осталось холодных и темных узлов. Только тогда он отнял ладонь - горячую, с розовыми ногтями. 
- Прожги руки над огнем, - сказала Беатриче.
Купая пальцы в пламени, Эрик сказал:
- Я думал, ты уснула.
- Это не сон. 
Эрик показал ей ладони. Копоти на них не было.
- Я чиста, Эрик. А как ты? Не устал?
- Нет. 
- Ты сейчас очень, очень много мне отдал.
Эрик пожал плечами. 
- Но ты все равно кровишь.
- Это скоро пройдет.
Эрик обнял ее и почувствовал то, что она изливала без слов: любовь, восхищение, благодарность и гордость. Ни страха, ни упрека, ни обиды.
- Ведь это я виноват, - шепнул он.
- Не бери на себя чужих грехов.
- Они сказали тебе, кто я?
- Самый старый вампир Европы. 
- Ты не боишься?
Беатриче фыркнула и ничего не сказала.
- Мне придется истребить всех вампиров Лондона. И всех центральноевропейских. Тот, рыжий, был из парижских, - Эрик выругался на архаичном испанском. - И подумать только, двадцать лет назад я чуть не сгинул, охотясь на убийцу вампиров! Надо было уехать в Новый Свет и не мучиться корпоративной солидарностью.
- Что сделано, то сделано. 
- Да уж. И кто я теперь? Дневной вампир - убийца вампиров.
- Нет. Ты - ведьмак. 
- Что это?
- А разве ты не знаешь? Этот меч, цепь, шипы на куртке - ведьмацкое снаряжение. 
- И кто же был предыдущий владелец?
- Фаоильтиарна.
Вдвоем они выволокли трупы вампиров на солнце, а потом стояли и смотрели, как они горят. Жар был таким сильным, что подмерзшая земля под телами запеклась и потрескалась. Оставшиеся кости Эрик сбросил в озеро. 
Билл Карлайл и Кэти проснулись поутру в своих постелях без всяких воспоминаний о канувших сутках: корову Беатриче подоила сама. Кэти жаловалась на слабость, но приписала ее перемене погоды и начинающейся простуде.
В Лондон ехали в молчании. За рулем сидел Эрик. Он гнал автомобиль с максимальной скоростью, которую дозволяли дороги и его нечеловеческая реакция. Останавливавшие их патрульные оставались на трассе с пустым взглядом и полным отсутствием воспоминаний о большой черной машине. Беатриче упорно молчала. 
Когда начались лондонские предместья, Эрик спросил:
- Куда теперь? 
- К отцу. 
По Лондону пришлось пробираться с черепашьей скоростью: вечер субботы, к тому же жил доктор Регис в Гринвиче. Была половина одиннадцатого, когда Эрик, предварительно посигналив, въехал в ярко освещенный дворик, где меж базальтовых плит пробивалась заиндевевшая трава. Лакей-кокни молча принял ключи. Эрик и Беатриче поднялись по ажурной винтовой лестнице в маленький сине-серый кабинет. Из-за стола встал высокий седой мужчина, горбоносый и черноглазый. Беатриче бросилась ему на шею, а Эрик, вдыхая запахи шалфея, аниса и мяты, в оцепенении смотрел на того, чьей крови он напился Ивановской ночью.
Горели свечи. Десятки синих и зеленых свечей. В камине потрескивали яблоневые дрова. Гостиная была наполнена теплым золотистым маревом, в котором растворялось все: усталость, удивление, страх.
- Вот, выпейте, - сказал Эмиель Регис, протягивая Эрику чашку со светло-коричневой жидкостью. - Это бальзам из лимонника, женьшеня, золотого корня и элеутерококка. Он бодрит и приятнее на вкус, чем кофе, который нам с вами противопоказан. 
Помимо трав и меда в бальзаме присутствовал алкоголь. Эрик выпил приятно пахнущую сладкую смесь, откинулся на спинку дивана.
- Это Беатриче собирала травы? - спросил он.
- Нет. Из экзотических мест мне их присылают. Например, компоненты этого бальзама прислали из уссурийской тайги. Конечно, это не то, что собирать травы самому, но не могу же я все время разъезжать по миру.
Некоторое время они молчали. Наконец Регис сказал:
- Если вы хотите что-то спросить, спрашивайте, потому что если я начну рассказывать... Меня всегда корили за велеречивость.
- А меня - за лаконичность. Вы знали, что мы с вашей дочерью ...друзья?
- Откуда? Она писала из Греции, что юный идальго дарит ей розы. Перед поездкой в Лох-Сторк сообщила, что, вероятнее всего, поедет не одна. Видите ли, когда она стала проявлять интерес к мальчикам, мы уговорились, что личная жизнь - это личное дело каждого. Это предупреждает любые конфликты. Да и потом, я уважаю Беату и ее выбор. До сих пор он был безупречен, и вы - лучшее тому подтверждение. 
- Несмотря на то, что я намеревался убить вас?
- Эрик, как сотворенный вампир вы редко питаете личные чувства к жертве. Когда вы неосторожно выпили моей крови, в этом не было ничего личного, и как-то повлиять на ваши отношения с моей дочерью тот эпизод не может. И если вы ей не проговоритесь, она и не узнает. Что же до кровопийства вообще, то когда-то я и сам был небезупречен в этом отношении. Правда, для подобных мне кровь - не пища, а нечто вроде наркотика, но было время, когда я чрезмерно увлекался этим наркотиком. 
- То есть вы - тоже вампир?
- Да. Природный вампир, или носферат. Ваш мир не является для меня естественной средой обитания, но я - изгнанник в третьем поколении, так что это неважно. Сопряжение Сфер, знаете ли. Как так называемый высший вампир, я невосприимчив к дереву, серебру, чесноку, солнечному свету, огню, холоду, многим ядам.
- Стало быть, эти свойства я получил от вас?
- Да. По-видимому, моя кровь завершила ваш метаморфоз. Дело в том, что здешние сотворенные вампиры - это следствие неудачнейшей попытки создать ведьмаков. 
- Я не знаю, что такое ведьмак.
- В мире, где я родился, первоначально ведьмаки были кланом прошедших метаморфоз и специальное обучение воинов. Они охотились - за плату - на чудовищ хаоса, опасных для людей: на все виды природных вампиров, кикимор, василисков, оборотней, гулей, упырей... да мало ли вокруг людей вертелось нечисти. Правда, большинство ведьмаков никогда не трогало иные разумные расы, от русалок до драконов. Ведьмаки получали некоторую магическую подготовку, очень основательную - боевую, причем для одиночного боя, знания обо всех видах опасных для человека существ и способах борьбы с ними, некоторые навыки в снятии чар, знание языков. Ведьмаков было немного: подготовка занимает около пятнадцати лет, причем из сотни детей, над которыми производилось так называемое первое Испытание Травами, к концу обучения выживало пятеро. Но эти выжившие были невосприимчивы к магическим воздействиям, нечеловечески быстры и выносливы, их физиология была изменена так, что большинство ядов на них не действовало, они обладали ночным зрением, регенерировали примерно в пять раз быстрее обычного человека и жили гораздо дольше. Правда, по понятным причинам большинство ведьмаков умирало не в постели.
В этом мире тоже додумались до ведьмаков, но решили сократить процесс, и начинать не с детей. Здесь создали сыворотку - вирус, который давал силу, скорость, ночное зрение и возможность воздействовать на сознание. И разработали некий ритуал, инициацию, во время которой младший перенимал у старшего боевые и магические навыки. Основы были заложены примерно семь тысяч лет назад в Центральной Африке: именно там количество нечисти было самым большим. Мальчики проходили обучение, а потом инициировались. В инициацию входила клятва на крови старшего. 
Примерно в седьмом поколении ведьмаков вирус мутировал, и кровь зараженных стала терять железо и некоторые ферменты и гормоны, влияющие на работу мозга. Одновременно у них стала проявляться гелиофобия, непереносимость серебра и аллергия на некоторые виды растений. Чтобы компенсировать болезнь крови, они стали пить кровь животных, но вскоре выяснилось, что лучший эффект давала человеческая. Сопереживание же агонии усиливало магические способности. Во втором поколении у пьющих кровь произошли необратимые изменения психики, появилась наркотическая зависимость от чужой смерти.
- На этом ведьмаки кончились и появились сотворенные вампиры?
- Да. Грустная история, вы не находите?
- Пожалуй. А у вас есть предположение о причинах, по которых при сотворении вампира человек должен был быть умирающим?
- Меньше сопротивление. Сделать вампира из здорового и сильного человека невозможно: вирус будет отторгнут иммунной системой. Зараженный либо умрет, что, как мне кажется, бывает чаще, либо сойдет с ума, потому что первоначальное воздействие направлено на мозг. К тому же, при всеобщем отношении к вампирам, мастеру нужно очень тщательно выбирать будущего птенца: тот должен либо быть очень увлечен мастером, фактически, лишен воли, либо яростно хотеть жить и властвовать. Птенцы первого типа обычно проходят метаморфоз очень юными и никогда не становятся мастерами, вторые же склонны к диктату и тирании. Довольно часто они убивают своих мастеров, потому что не терпят ничьего контроля. 
Эрик ничего не сказал на это. Регис был прав, по крайней мере в том, что касалось эмоциональных векторов вампиров. 
Эрик помнил, как он стал вампиром. Ему было восемнадцать, он любил и был унижен и отвергнут. Ему хотелось умереть. Райанс, ирландский менестрель, появился, притянутый этим желанием, и предложил смерть - или бессмертие и власть. Умирать в восемнадцать лет не хочется. Эрик был привязан к своему мастеру так сильно, как редко случается с птенцом, и освободился от зависимости только после его смерти. Но его характер как вампира уже сложился. 
- Интересно, что ведьмаку, чтобы успешно убивать и выжить, важна эмоциональная холодность. Многие виды нежити бывают весьма убедительны. Тем не менее, самый лучший из ведьмаков, которого я знал, был одержим идеей, в основе которой лежали любовь и преданность.
- И он не убил вас? Извините.
- Пустяки. Хотел убить, но передумал. Я привязался к нему, его смерть обошлась мне очень дорого. Но это уже моя личная история.
- А мать Беатриче - носферат?
- Нет, - коротко сказал Регис.
Эта тема была закрытой - для Эрика, по крайней мере. И он сказал:
- Вы знаете тему прекрасно.
- Я специально изучал ее, вскоре после того, как обнаружил, что в этом мире мало природных вампиров, но множество сотворенных.
- И многие из них, напившись вашей крови, становились ведьмаками?
- Вы один. Остальные умирали, почти сразу. Паралич мышц, паралич сердца, судороги, смерть. Оставляя вас на кладбище, я был уверен, что вы умрете до рассвета. У меня нет никаких идей относительно причин вашего преображения. Может быть, вам они известны: насколько я понимаю, окончание метаморфоза - процесс духовный, а не физический.
- Считается, что у вампиров нет души. Или что она проклята.
- Это ошибочное мнение. В любом случае, для меня ваше преображение - загадка. Я даже не знаю, как вы отнеслись к нему.
- Трудно сказать. До конца я поверил в него, только когда увидел свое отражение в зеркале, а это было всего три дня назад. Я три с лишним месяца провел на солнце, полюбил прекрасную девушку, убил пятерых... скажем так, собратьев. Но это не главное. Видите ли, мистер Регис, самое худшее в существовании сотворенного, как вы говорите, вампира - не необходимость убивать, не страх солнца, не одиночество - к этому можно привыкнуть, - а постоянное напряжение. Я никогда не спал трижды в одном и том же месте, никогда не охотился в одном и том же районе два раза подряд. Приходится помнить долготу ночи в зависимости от времен года, лица, имена, события, следить за изменениями в языке, за политикой, за множеством всяческих мелочей. Я люблю драгоценности, но коллекционировать их опасно. Любое постоянство опасно для вампира, оно дает возможность его выследить. У меня великолепная библиотека, но до недавних пор я был лишен возможности держать ее в своем доме. Я не мог свободно путешествовать, потому что человек, полностью подчиненный вампиру, его преданный слуга - к несчастью, миф. За триста семьдесят лет я совершил всего три поездки: одну - из Испании в Англию, две - из Лондона в Париж и обратно. Я был вынужден жить в Лондоне, потому что это самый большой город Европы, а в большом городе проще охотиться, но я не очень люблю Лондон, здесь слишком влажно. Все это очень утомительно, и я прекрасно понимаю, почему так мало вампиров доживает хотя бы до двухсот лет. Усталость приводит к безразличию, безразличие - к смерти. Хотя после определенного возраста мы становимся более устойчивы к свету и серебру, мало у кого хватает сил дождаться. Возможно, я бы так или иначе умер в скором времени, мне же почти четыреста лет. А теперь меня оставило это постоянное напряжение, этот кошмар: целую вечность посвятить охоте! Хотя, возможно, теперь я смертен.
- Многие путают бессмертие и долгожительство. Например, люди считают бессмертными тех, кого помнит, скажем, пять поколений подряд. Это даже смешно. 
- А вы бессмертны?
- Физически - нет. Мне пятьсот десять лет, я рассчитываю прожить еще около четырехсот. Средний возраст моей расы - от восьмисот до тысячи лет. Конечно, мы формировались в не столь быстро меняющемся мире, как этот, но я давно живу с людьми и привык адаптироваться. Кроме того, смерть тела меня мало беспокоит: я живу не в первый и не в последний раз, как, впрочем, и вы. Между прочим, в тех краях, где убеждены в реинкарнации, сотворенных вампиров почти не встречается. А вот в христианских странах вампирская традиция куда как крепка.
- Так вы буддист?
- Нет. Каким образом лондонские вампиры могли вас выследить? 
- Трудно сказать, я ведь не оставил никого, чтобы расспросить. Я думаю, они просто следили за моим домом и слышали, куда мы с Беатриче собрались, ведь я был неосторожен. У них ушел почти месяц на то, чтобы добраться до Лох-Сторка и освоиться там, но все же им это удалось. При современных средствах сообщения это не так уж сложно даже для вампира. Конечно, им пришлось нелегко: Груммар так боялся меня, что приволок половину своих птенцов, а пять вампиров - это не один вампир. Но они смогли, и я их не почуял.
- Груммару это мало помогло. Скверный характер?
Эрик кивнул.
- Кстати, я думал о том, чтобы разыскать того, кого укусил, но вряд ли мне бы удалось это. 
Регис не ответил. Его уже не было в комнате. Носферат или кто-то еще, умением бесшумно исчезать он владел в совершенстве.
Действие бальзама почти закончилось. Большинство свечей догорело. Угли в камине подернулись пеплом.
- Час Быка, - сказала Беатриче, внезапно материализовавшаяся в кресле, которое только что покинул ее отец. 
- Ты тоже так умеешь?
- Только если папа где-то поблизости. Я очень немного вампир. Папа не слишком поддерживал эти мои наклонности.
Эрик кивнул. 
- Большинство того, о чем он говорил, вступало в вопиющее противоречие с моим воспитанием и образованием, и в то же время я слишком верю тому, что он прав, чтобы спорить. Сердцем чую, - и Эрик усмехнулся, показав клыки.
Беатриче свернулась клубочком, положила голову на подлокотник. Влажные черные волосы волной легли на ковер.
- Основа существования и ведьмака, и вампира - интуиция. А логика - только болезнь сознания. Я бы хотела пойти с тобой, когда ты станешь охотиться на вампиров.
Эрик ответил не сразу.
- Ты едва не погибла всего три дня назад. Я бы не хотел отвлекаться на твою защиту. 
- Я сломала руку французу и несколько ребер Груммару, будучи связана. Если бы не мое серебро, вся пятерка сгинула бы еще до твоего приезда. 
- Серебро тебя уберегло.
- Да, но ты не знаешь, от чего. 
И Беатриче встала. Эрик притянул ее к себе, усадил на колени. От ее волос пахло лилиями. 
- Слишком много всего, понимаешь?.. 
Теплые пальцы пробежали по вискам, взъерошили пепельные волосы, забрались за воротник.
- Понимаю. Оставим это до завтра. 
Уснули они, обнявшись, в уютной спальне Беатриче, под внимательным присмотром десятков золотистых тигриных и леопардовых глаз, глядевших с каждой стены.
ОБОРОТЕНЬ
Лондонские вампиры - сплошь груммаровские птенцы - больших хлопот не доставили. Оставшись без мастера, они собрались вокруг Элизабет Фарререн, самого старого после Юскади вампира. Ее муж, устав меняться, как должно вампиру, погиб во время мировой войны - просто ушел на охоту и не вернулся к утру. Сама леди Фарререн была бы рада умереть. Когда Эрик Юскади, сверкая серебром в электрическом свете, возник в ее гостиной, где галдела четверка птенцов, величественная дама времен Карла II, слегка несуразная в модной юбке чуть ниже колена, не шевельнулась, но ее глаза заблестели. 
Эрик двигался стремительно, куда стремительнее свежеиспеченных вампиров. Против их количества у него были века мастерства. Пухлая Лотта, тряся выбеленной гривкой, попыталась укусить Эрика за руку, пока он отсекал голову русскому - Гаврину, невыносимо воняющему старой кровью, но с воем отлетела к стене, держась за обожженный распухающий рот. Ее голова и голова Джули-танцорки отлетели под кресло леди Элизабет, та едва успела поджать ноги в изящных туфельках из крокодиловой кожи. Последний птенец, Джоунс, держа перед собой колоду карт, как Библию, забился в угол и даже не пытался убежать. Эрик бесстрастно срубил голову и ему.
- А ведь они присягнули бы вам на верность, дон Юскади, - сказала леди Фарререн. - Все до единого. И даже я.
Эрик пожал плечами и аккуратно вытер меч шелковым кашне Джоунса. Глянул на леди Фарререн вдоль клинка. Спросил:
- А что мне делать с вами?
- А разве вы не убьете меня?
Эрик снова пожал плечами, но меч не убрал.
- Я не вижу смысла убивать вас, но, возможно, вы станете опасны в будущем. 
- Для людей я и сейчас опасна.
Эрик рассмеялся. 
- Как-то раз я спросил мою подругу, - она знает, кто я, - как она относится к тому, что вампир убивает от семидесяти до трехсот человек в год. Она в ответ спросила, сколько детей ежегодно умирает в Британии от недоедания и жестокого обращения - проще говоря, от голода и побоев. Я не знал, и она назвала цифру. Это больше, чем я убил за всю жизнь. 
- Вы думаете, это нас оправдывает?
- Я думаю, что мы убиваем тех, кто и так должен умереть. И для большинства смерть - не худший выход. Может, в следующий раз они родятся удачнее. 
- Не все, как вы, любят чахоточных. Я, например, предпочитаю здоровых и крепких. Не обязательно трезвых. 
- Леди Фарререн, я не стану убивать вас сейчас. Но сохрани вас Господь от создания птенцов! Я вернусь и убью и птенца, и мастера. 
- Вы обрекаете меня на одиночество. Это пытка.
- Только не вздумайте ехать в Европу.
- Вы мне запрещаете?
- Как можно? Но я сам еду туда - завтра утром. Мне не хотелось бы, чтобы вы предупредили остальных, и не хотелось бы встретить вас, скажем, в Вене. 
- Как вы изменились!
- Да, физически - сильно. 
- Раньше вы никогда не угрожали впрямую, тем более - женщине. 
- Я и сейчас не угрожаю женщине. Я лишь сказал, что любой мастер вампиров и его птенцы в этом городе обречены. 
- Значит, теперь вы - Мастер Лондона. Неуязвимый для солнца, серебра и прочих бед. Кем же вы питаетесь, дон Юскади?
- Это не должно интересовать вас, Элизабет. Но будьте уверены, что вас я на обед вряд ли позову. Прощайте.
И Эрик исчез. Элизабет Фарререн не почувствовала его ухода, как не почувствовала появления. 
Спорить с Беатриче было бессмысленно. В Париж они поехали вместе. Регис просил их вернуться в Лондон на Рождество. Они не обещали. 
“Лендровер” и мотоцикл остались в Лондоне. А меч, кистень и ведьмачья куртка были в багаже. Эрик взял с Беатриче обещание, что она не будет снимать серебряный воротник.
Они приехали в Париж ранним утром. Было еще темно, желтый свет фонарей, запах угля и нефти, мокрой шерсти, бензина, сигарет, дрянного кофе, умирающих цветов, свистки поездов, звуки клаксонов, крики носильщиков, гомон пассажиров заставили Беатриче сжать виски пальцами в черной лайке и поморщиться.
- Я ненавижу такие места в такое время, - пожаловалась она. - Хоть бы снег шел, а то так, мерзость какая-то, до земли не долетает. 
В такси Беатриче по-детски прижалась к Эрику - совершенно несвойственный для нее жест. Он обнял девушку, поцеловал в смуглый лоб. Он чувствовал: ей действительно плохо, хуже, чем в Лох-Сторке после Груммара. Боль была не физическая, душевная, но ни Беатриче, ни Эрику не было от этого легче. 
В “Рице”, чувствуя внутренний вопль протеста, Эрик все же снял два смежных люкса. Не хотелось попусту рисковать. Но приняв душ и переодевшись, Эрик пошел к Беатриче. Она сидела в постели, свернувшись в тесный напряженный клубочек. Эрик присел рядом, выдернул шпильки из поблескивающего влагой узла волос. 
- Люблю смотреть, как они струятся, - сказал он. - Может, вернешься в Лондон?
Беатриче покачала головой, повернулась к Эрику, прижалась щекой к его груди.
- Это пройдет. Просто я не люблю центральную Францию, здесь нет души. А Париж меня просто высасывает. 
- Не замечал такого. Впрочем, последний раз я провел в Париже всего неделю, а до этого был здесь еще в правление Короля-Солнце. Тогда город был иным. А провинция тебе нравится?
- Камарг, а еще все, что к югу от Гаронны. Жаль, что сейчас зима. Хотя в Камарге и зимой хорошо.
- Я был бы спокойнее, если бы ты уехала из Парижа. Пятнадцать лет назад здесь было больше вампиров, чем в Лондоне.
- А сколько было в Лондоне?
- Гриппен, пять его птенцов, Штольц из Вены и я.
- Итого восемь. Я бы не сказала, что это много.
- В Ливерпуле жила хозяйка с двумя или тремя птенцами, и этого оказалось много: их выследили и убили в конце правления королевы Виктории. А в Париже в 1905 году была хозяйка и двенадцать птенцов, трое из которых вполне могли начать сами создавать вампиров. 
- А могли погибнуть. Ты сам говорил, что война - скверное время. 
- Могли. И даже не из-за войны, а в борьбе за власть с хозяйкой. Птенец, даже самый строптивый, сильно зависит от мастера и всегда слабее его. Я не знаю случая, чтобы птенец становился мастером, пока жив вампир, создавший его. Исключением был Штольц, но его мастер обитал в Вене, и Штольца убили прежде, чем я или Груммар узнали, что он осмелился сотворить птенца. 
- А то бы его убил ты?
- И его, и птенца. 
- Вампиров так мало, а они убивают друг друга в борьбе за власть?
- Да. Чем меньше их, тем меньше опасность. Вампиры не делят территорию, как хищные звери. Каждый считает свой город своим угодьем. Убежищ мало, две одинаковых смерти в одном районе вызывают настороженность... Ты даже не представляешь, насколько я счастлив, что освободился от этого.
- Ты счастлив?
- Да. Особенно тем, что ты со мной. 
- И ты хочешь, чтобы я уехала. 
- Я прошу тебя об этом, но ведь ты никуда не уедешь. 
- Ты не слишком недоволен.
- Мне тяжело расставаться с тобой надолго. 
Весь день они гуляли по старому Парижу. Эрик впервые рассказывал о том времени, когда он был действительно юн. То, что началось как рассказ о Европе Средневековья, вылилось в трехчасовой рассказ семье, о детстве и юности: жесткий, холодный и требовательный отец-придворный - заоблачное божество, - раз в год приезжавший домой, полусумасшедшая бабка-бретонка, всю жизнь боявшаяся призрачных норманнов и назвавшая единственного внука языческим именем, чтобы защитить его от нашествия, которое никогда не случится; девятый день рождения, нежное расставание с единственным другом - заикающимся нищим идальго, учителем геральдики, долгое путешествие в Мадрид, ко двору, где все чужое, чарующее и враждебное; обязанности пажа, душащий воротник и тесный камзол с колючим шитьем, скованность, сдержанность, возвышения и падения, фехтование и охота, музыка, мессы, балы, капризы и жестокость принца, призраки дворца, запахи страха, яда, смерти, цена монаршей привязанности; путешествие в Британию, английский двор, любовь, унижение, оскорбленная гордость, кровоточащее сердце, страстное стремление к смерти и внутренний запрет на самоубийство - не религиозный, а просто “идальго не должен...”, - ставший сутью характера; кабацкие драки - эспадрон против матросского тесака и дубинки, сутулый арфист-шотландец, завораживавший музыкой и участием, клочья жесткого гофрированного воротника, жестокий поцелуй в обнаженную шею, ужас, замирающие удары сердца - и выворачивающая смертельная горечь темной крови мастера...
О бытии вампира Эрик рассказывать не стал. 
- Что скажешь? - спросил он Беатриче. - Вот я - каким был когда-то. То, что я сейчас, невнятно мне самому.

- В мельканьи туч, в смятеньи страшных снов
Виденья рвали душу вновь и вновь,
И был наш день - запекшаяся рана,
И вечер был - пролившаяся кровь.
- Понимаю... Чье это?

- Не помню. Что-то в стиле Хайяма.

- Почитай еще.

 Все так. Почти. Я не хочу возвращаться. Неужели ты думаешь, что я провел в спячке почте четыреста лет? Вампир, если он хочет выжить, должен меняться вместе с каждым человеческим поколением. Я умолчу о том, что называют “прогрессом человечества”, я же не человек, но мой интеллект не застыл, как мое тело. Я шел вперед...
- В этом не участвовало сердце, любовь моя. Да, интеллект, интуиция, немного магии - но примитивная тяга к жизни, способность к творчеству, умение чувствовать, самовыражение через слово для вампира невозможны, не существуют. 
- Ты знала многих сотворенных вампиров?
- Я вижу цвета всех живых и неживых, Эрик, и ту радугу, на которой держатся цвета. Радуга человека - семь цветов, от красного до фиолетового. Самосохранение, размножение, усвоение, чувство, речь, интеллект, интуиция. У Груммара и остальных были яркими желтый и синий, еще был виден фиолетовый. И все. У большинства людей - красный, оранжевый, желтый. У отца и у меня радуги полные. 
- А у меня?
- Полная радуга, но оранжевый и голубой слишком бледные. Но это меняется. Не все же сразу. 
- Оранжевый и голубой - что они значат?
- Материальное самовыражение и самовыражение через слово. Для людей - размножение и речь. 
- А для меня - молчаливость и бессилие. 
- Это меняется, Эрик. Века впереди.
- Опять? Шучу... Живу, как ребенок, в каждой секунде, не чувствуя будущего, не оглядываясь назад. 
- Это плохо?
- Не знаю. Не оставляй меня.
- Не оставлю. 
Парижских вампиров оказалось всего восемь, и они не спешили рассказывать, что случилось с остальными. Анна-Луиза де Мондаре приветствовала Эрика с наигранным радушием, под которым тлела опаска. Они поговорили ни чем, обменялись сплетнями. Занятые болтовней птенцы Анны-Луизы глядели на Эрика с не понравившейся ему цепкостью. Он пожалел, что не захватил хотя бы кистень: хотя вампиры ничего не знали о гнезде Груммара, они чуяли, что Эрик опасен. 
Полгода не общаясь с вампирами, Эрик забыл их, их манеры, стиль общения, шутки, стремления, страхи. Он начал жалеть, что пришел сюда ночью. Он был чужак. Триста семьдесят лет, которые он пробыл вампиром, скатились с него, как вода с лебединых перьев. Никогда еще он не чувствовал так явственно, что он - создание света. А вокруг были создания тьмы.
Создания Света, Создания Тьмы
Танцуют на острие гильотины...
А потом они окружили его тесным кольцом, как волки. Анна-Луиза стояла чуть в стороне, пока ее смазливые птенцы заламывали Эрику руки. Капризные пальчики итальянки Летиции небрежно разорвали галстук, прошлись по перламутровым пуговкам модной рубашки, ледяная ладонь легла на грудь. Сердце Эрика было спокойным, но оно билось - теплый зверек за костяной решеткой. Он был сильнее, чем любой из них, но их было восемь. Эрик подозревал, что его кровь, как и кровь Региса, для вампиров смертельна, но долго ли он проживет, если ему перервут горло? Эрик улыбнулся, вспомнил Беатриче, сладко спавшую, когда он уходил, полгода живой жизни, на мгновение задумался над тем, кем он будет в следующий раз. Чьи-то холодные руки попытались запрокинуть его голову, мертвые губы Летиции прикоснулись к шее...
Оглушительный в тесном пространстве рык отозвался звоном в оконных стеклах. Длинный зверь с черной шкурой в оранжевых полосах скакнул к Эрику, сметая вампиров. Серж и Летиция отлетели в сторону со сломанными шеями, еще двое зажимали располосованную трехдюймовыми когтями плоть. Анна-Луиза шарахнулась в сторону, увидев в руках Эрика серебряный меч, который черная тигрицы уронила к его ногам.
Дальнейшее было не боем, а бойней. Шестеро вампиров - против ведьмака с серебряным мечом и огромной черной кошки. Некоторые пытались сопротивляться, но - молодые вампиры - они были слишком слабы и слишком боялись серебра. Анна-Луиза побежала, но тигрица одним прыжком догнала ее и прежде, чем Эрик успел остановить кошку, оторвала голову. 
Оказалось, что если пронзить серебром сердце вампира, он мгновенно умирает, и можно даже не отсекать голову. Тигрица сволокла трупы в центр комнаты и запрыгнула на диван, но не поместилась там и улеглась на ковер, выбрав угол, не залитый кровью. 
Эрик вытер меч, вложил его в ножны и присмотрелся к зверю. От тигрицы пахло так же, как от шотландского хищника, и размеры подходили. Она была гораздо крупнее бенгальских тигров, да и окраска... Эрик видел белых тигров - флегматичных зверей с черными полосами, видел обычных рыжих, но про черных с оранжевыми узкими полосами и белым брюхом, лапами, грудью никогда не слышал. 
- Спасибо тебе, - сказал Эрик. - Кто ты?
Тигрица зевнула, показав почти трехдюймовые сахарные клыки, и принялась вылизывать окровавленные лапы. 
- Если их оставить, утром кто-нибудь наткнется на трупы. Надо вынести их на улицу.
Тигрица насмешливо фыркнула.
- По крайней мере, туда, где они незамеченными пролежат до рассвета. 
Тигрица поднялась и легко взяла в зубы труп вампира в зеленоватом спортивном пиджаке. Оглянулась на Эрика и пошла к черному ходу. Эрик поднял за золотистые волосы голову Анны-Луизы и пошел за кошкой.
Они вынесли трупы на крышу дома и разложили на выкрашенной в зеленое мокрой жести. На всякий случай Эрик отсек головы и не нашел ничего лучше, как расположить их на дымовых трубах. 
Над Парижем висело мутно-красное зарево, через которое пробивался свет только самых крупных звезд. Где-то далеко церковные часы пробили четыре с четвертью. Эрик нашел Эйфелеву башню, потом оглянулся на тигрицу. Ее не было, и он не почувствовал, как она ушла.
Вернувшись в гостиницу, он сразу пошел к Беатриче. Она не спала, сидела в постели с книгой и мандаринами. 
- Я убил всех, - пустым голосом сказал Эрик. - Как ты думаешь, меня оправдывает то, что они напали первыми?
Беатриче обняла его. 
- Я беспокоилась за тебя. Все хорошо?
- Да. Все обошлось. Утром на улице Конте будет пожар - восемь тел. 
- Рядом с Хранилищем?
Эрик недоуменно посмотрел на Беатриче.
- Собор аббатства Сен-Мартен-де-Шан - Хранилище Науки и Техники.
- Век Просвещения, - брезгливо сказал Эрик. - Игрушки смертных, желающих скорее умереть.
- Не без того. Но я хотела бы сходить туда, если ты не против. 
- Зачем?
Вместо ответа Беатриче показала Эрику обложку книги.
- “Маятник Фуко”. И что?
- Это там, в аббатстве.
- Не сейчас.
- Конечно. 
- И вернемся в Лондон сегодня же. Если в Париже не знали о Груммаре, то в Берлине, Вене и Женеве не знают и подавно. Я не хочу воевать с вампирами всей Европы. Мне не нравится то, что со мной происходит, когда я берусь за меч. Я никогда не был таким, даже когда был вампиром, и мне не хотелось бы таким становиться. Это безумие, которое я не могу усмирить. Может, это хорошее свойство для ведьмака, но я не ведьмак, что бы там ни говорил Регис. 
- И кто же ты?
- Эрик. Просто Эрик.
Багаж был упакован и отправлен в Лондон. До вечернего поезда оставалось два часа. Из каких-то непонятных соображений Беатриче переоделась в черные рабочие брюки, белый свитер и замшевую курточку до талии. Черные волосы впервые на памяти Эрика были заплетены в косу и спрятаны под берет. Если не присматриваться к обуви, Беатриче можно было принять за хорошенького мальчика.
Эрик показал Беатриче дом, где обретались вампиры. Снизу невозможно было разглядеть скелеты на крыше, но запах дыма еще стоял в морозном воздухе. Собор Сен-Мартен-де-Шан был открыт. Эрик заплатил за вход и прошел через двор, гораздо более новый, чем само аббатство. Беатриче шла рядом, держа его за руку. Подкованные каблучки глухо стучали по стертым плитам.
Из розовых парижских сумерек они шагнули в темноту. Эрик почувствовал мгновенную потерю ориентации, словно земля и небо поменялись местами, и в лицо ему брызнула морская пена. Беатриче отпустила его руку и шагнула в сторону.
- Где мы? - спросил Эрик. - Это, - он показал на серое низкое небо, тяжелую, как свинец, воду пролива и золотисто-пурпурный остров за ним, - не похоже на что-то, доказывающее вращение Земли. 
Беатриче улыбнулась и свистнула. Звук хлестнул по воде, как бич. Эрик вздрогнул и оглянулся. В миле к западу угадывался поселок. Ветер доносил оттуда запах рыбы и лангустов, бензина и горячих сосисок. У пристани виднелись похожие на несуразные башмаки пестрые лодки без мачт. Под ногами хрустела темная от влаги галька. Эрик повернулся к Беатриче и оскользнулся на пучке бурых водорослей.
- Вон то - Южный Эддисон, полуостров Воллэйс, штат Мэн, Соединенные Штаты Америки, Североамериканский континент, планета Земля, Солнечная система, галактика Млечный Путь. Но нам туда не надо. 
- Как ты это делаешь?
- Не знаю. Просто иду, куда надо. Через пролив живут друзья. Если кто-нибудь дома, за нами придет лодка.
- А если нет?
- Тогда мы пойдем в Эддисон и найдем Майка Кроу. У него хороший катер и он никогда не отказывался перевезти меня. Хотя мне не хотелось бы объяснять, каким образом мы оказались здесь, не пройдя через поселок. 
Эрик кивнул и сказал:
- Я все равно ничего не понимаю.
- Я знаю. Но я не могу объяснить. 
От острова отошла легкая лодочка. Подпрыгивая на волнах, она резво шла к Кент-Коуву. Эрик разглядел в ней тонкую фигурку с летящими по ветру бледно-золотыми волосами, но не увидел ни весел, ни мотора, ни руля, словно это была не лодка, а легкий ивовый листок.
- Лери, - сказала Беатриче. - Странно. 
- Почему?
- Я думала, он слишком юн, чтобы переправляться через пролив в такую погоду.
- Насколько юн?
- Ему двенадцать. 
- Выглядит старше.
- Он эльф-полукровка, эльфы, как сиамские кошки, развиваются раньше. 
- У тебя тоже есть эльфийская кровь?
- Нет. 
- Не пойму, как он правит лодкой.
- Немного волшебства. Но я не думала, что он будет так успешен. Быстро же все меняется.
- Я не верю ни в эльфов, ни в их магию.
- Им нет до этого дела.
Эрик внимательно разглядывал Лери. Мальчик был тонок, нечеловечески строен, на узком треугольным лице светились огромные темно-голубые глаза. Его сознание было таким же ускользающим, как и сознание Беатриче, но холоднее. И хотя ветер срывал с гребней волн пену и брызги, на одежде Лери не было ни капли влаги. 
Лодочка коснулась гальки и встала, как вкопанная. Лери выпрыгнул из лодки и они с Беатриче обнялись. Мальчик был всего на полтора дюйма ниже девушки, и явно тянулся вверх.
- Это Эрик, Лери, - сказала Беатриче. - Эрик Ксавьер де ла Кадена-Юскади. 
- Лаурелиндолиен Лазарус, - сказал мальчик, протягивая Эрику руку. Тот пожал ее, ощутив силу, равную своей. - Для своих - Лери. 
Он снова повернулся к Беатриче.
- Я уж думал, ты нас забыла, сестренка. Три года - это долго.
- Карма такая.
Лери и Беатриче рассмеялись.
- Садитесь в лодку. Мама ждет.
Лодочка почти не качалась. Эрик осторожно, чтобы не намочить легкие замшевые ботинки, шагнул в нее, помог усесться Беатриче. Лери скакнул в нее олененком, устроился на корме, и лодочка, чуть подпрыгнув, полетела к острову. Эрику не надо было смотреть на Лери и Беатриче, чтобы чувствовать их безмолвный оживленный диалог, в котором ему не было места. Они обменивались сплошным потоком образов, эмоций, чувств - Эрик словно стоял над водопадом и смотрел в поток. 
- Сейчас утро или вечер? - спросил Эрик, оглядывая невразумительное блекло-серое небо.
- Что-то около трех часов пополудни, - немедленно ответил Лери. Не голос - ручеек на камешках звенит, с иволгой переговаривается. - Начало октября, Солнце в Весах, год двухтысячный от Рождества Христова по местному исчислению, Серебряного Дракона по восточному календарю. 
- Что за восточный календарь?
- Малый цикл - двенадцать лет, большой - шестьдесят. Три миллиарда человек могут позволить себе пользоваться собственной системой исчисления времени. 
Эрик кивнул и повернулся к стремительно приближающемуся острову. На берегу не было видно ни строений, ни тропинок, только камни, галька, полоса плавника и лес - стеной.
Выйдя на берег, они молча пошли к лесу. Лери и Беатриче отчего-то “замолчали”. 
- Нам туда, - показал Лери под арку из переплетшихся алого клена и золотистого ясеня.
Все трое шагнули в нее одновременно. За аркой ярко светило солнце. Эрик увидел, что Беатриче падает, хотел поддержать, но окаменел: стройная девушка мгновенно обернулась черной с оранжевыми полосами тигрицей. Тигрица встряхнулась и прыжком скрылась в кустах. Эрик повернул голову к Лери, но и мальчика уже не было. 
Перед Эриком был яркий осенний лес - клены, ясени и черные с золотом лиственницы. Меж них, еле видимая в высоких рыжих папоротниках, вилась тропинка. Где-то далеко барабанил дятел. Еще дальше, так далеко, что даже чуткий слух вампира едва улавливал этот звук, шумел прибой. Эрик снял пальто, перекинул его через плечо и пошел вперед.

@ Pale Fire